На вершине самой высокой горы было сумрачно. Ни день, ни вечер, ни ночь.

На вершине самой высокой горы сидела стойкая дочь самурая Ташика-сан. Как всегда, она была прекрасна. Длинные волосы струились по ее спине. Алые губы были сомкнуты и сжаты сурово, а из огромных, открытых миру черных глаз, капля за каплей текли слезы.

Ташика-сан плакала над своим поражением и непоражением.

Тонкой палочкой бамбука она выводила на песке перед собой один и тот же иероглиф.

Дочь самурая задавала себе вопрос мудрых: отчего? Отчего пресветлая душа Ташики-сан покинула тело?

Размышления дочери самурая, по ее воле, часто были прерываемы гостями. Все они приходили из леса, который был где-то далеко-далеко у подножья самой высокой горы.

Прибегал Волк. Говорил, что любит Ташику-сан и смотрел своими волчьими глазами в глаза дочери самурая. Каждый раз, когда Волк говорил эти простые слова, Ташика-сан удивлялась им – потому что они были правдой.

Волк сурово и нежно облизывал мягким языком щеки и нос Ташики-сан и ложился у ее ног. А дочь самурая гладила Волка по его серебристой шерсти.

Волк начал линять, чего с ним не случалось уже долгие годы. И Ташика-сан знала, что новая шерсть принесет Силу Волку.

Когда Волка не было на вершине самой высокой горы, Ташика-сан все равно слышала его: слышала, как он воет на луну, слышала, как он бегает со своей волчьей стаей, слышала, как он один рычит и скрежещет зубами, а потом прибегает, осторожно ступая лапами, и говорит: «Я люблю тебя». И сердце Ташики билось чаще.

Но слова пролетали сквозь Ташику и попадали туда, где раньше была душа – в пустоту. И Волк восклицал сердито: «Где твой разум, о Ташика-сан?!»

Слезы струились по прекрасному лицу дочери самурая, ибо она думала в этот момент, что разум остался, но душа ушла…

Не от того ли душа начала умирать, что великие слова, сказанные в ответ на признание Волка, были произнесены не любовью, а благодарностью?! Так спрашивала себя стойкая дочь самурая Ташика-сан.

Еще на вершину самой высокой горы приходил на пушистых лапках сияющий Шушпанчик.

Шушпанчик заваривал большой чайник и пил вместе с Ташикой-сан долгий-долгий зеленый чай. Дочь самурая и Шушпан говорили медленно: бесконечно перебирая жемчужины историй и мысли, сравнимые с бездонностью мироздания. И Ташика-сан улыбалась сквозь слезы. Но и эта улыбка летела сквозь дочь самурая и падала в пустоту.

И тогда прекрасная Ташика-сан думала о том, что, возможно, душа начала покидать ее от того, что Шушпанчик как-то раз сказал, что ему нравится душа Ташики-сан, ибо эта душа прекрасна и почти достигла безукоризненности.

И слезы капали одна за одной…

Иногда на вершину самой высокой горы заходила Мать Мексиканской семьи.

Мать, взойдя на гору, робко садилась у самого краешка, улыбалась губами и говорила Ташике-сан как к лицу ей эти мечи за спиной.

Тогда Ташика-сан сжимала алые губы плотнее. Она не верила Матери. Дочь самурая видела, что Мать пытается следовать пути, который избрала она сама. Но не это сердило Ташику-сан. Ташика-сан видела в Матери такое же тело без души, человека без пути, как и она сама. Может быть от этого, размышляла Ташика-сан, душа покинула тело, что не было прощенья в ней ни к себе, ни к Матери?

И слезы текли по белому и несказанно красивому лицу Ташики-сама ва.

А однажды на вершине самой высокой горы по зову дочери самурая появился Индеец.

Смуглую кожу лица Индейца обрамляли развевающиеся на ветру вороные волосы,  в руке он держал копье, а на бедре висел томагавк. И дочь самурая сказала гостю несколько приветливых слов, но пальцы ее, в напряжении, приготовилась выхватить меч с красной цуке – Карающий. А Индеец был безупречен. У него не было чувств к Ташике, но каждое его слово и каждое его движение было абсолютно правильным, а взгляд – ясным. Поэтому Индеец заметил невидимую дрожь руки Ташики, и, заметив, немедленно ушел, ступая неслышно по неведомым тропам горы.

Гнев же Ташики прошел мимо нее, ибо упал туда же, где когда-то жила душа. И тогда дочь самурая подумала, что, может, душа покинула ее тогда, когда Ташика-сан решила, что обрела безупречность Учителя-Индейца.

Капельки воды текли из черных глаз Ташики. Алые губы были сомкнуты в неподвижную линию.

Разум Ташики видел много ответов. Но не мог услышать голос Души.

Душа была мертва.

Через время сумрак незаметно сменился определенностью ночи. Все живое заснуло. Ветра замерли, а небо покрыли россыпи ярких сияющих точек.

Ташика-сама ва не спала. Над вершиной самой высокой горы взошел тонкий серп новорожденного месяца. Стойкая дочь самурая больше не плакала. Она смотрела в небо. Она смотрела на звездное воплощение Белого Единорога и Чудесной Рыбы.

18-19.03.05